Как уже сообщалось ранее, наш взвод умчался вкалывать под Майкоп и приедет только числа 23-го. От нашего взвода остались “рожки да ножки”. Точнее, - ведь в армии любят точность, - 10 человек, один из которых в госпитале с пневмонией. Уже месяц. Это, конечно, не я! В остатке – 9 человек. Кого оставили за ненадобностью в Майкопе, кого за надобностью в роте. В число вторых попал, естественно, я. Пишу  “было” 9 человек. Да, было, так как не успел растаять след наших майкопских орлов, как на остатки нашего доблестного взвода накинулись сержанты-стервятники, командиры других взводов, и обокрали нас сразу на 3 человека. И осталось нас пятеро вместе с узбеком. Итого – шесть. И тут прапорщики из автопарка, которые давно уже меня караулили, но опасались более сильных и хищных зверей, с радостным урчанием схватили меня и с разрешения такого же шакала – старшины роты прапорщика Ступникова, который спит и видит, как я что-нибудь делаю для роты на токарном станке, заточили в каморку с двумя токарными станками. Один из них старый, дребезжащий, но работающий (кстати, работать на нём никакого удовольствия). Второй новенький, блестящий, можно сказать, с иголочки. К сожалению, работать на нём нельзя, так как какой-то “умелец” успел уже сжечь мотор. Каморка имеет громкое название “Механический цех”. Следовательно, я начальник механического цеха. Правда, и основной исполнитель воли начальника цеха тоже я, но уже можно гордиться хотя бы тем, что ни один рядовой ещё не достигал подобных вершин. Тем более, за один месяц. Токарное дело я успешно сочетаю с почтальонской работой. А также могу писать письма на любой из этих должностей. Уж теперь грех жаловаться на недостаток времени.

     Заглянул тут в автопарк командир нашей роты майор Кривоногов. Принадлежит этот субъект к породе мужчин, вся внешность которых свидетельствует о праведном, даже аскетическом образе жизни, и именно этим наталкивает на мысль о тщательно скрываемых пороках. Такая вот, уже при жизни готовая к саркофагу – мумия. Так вот, в руках у мумии находился какой-то вшивый железный прутик с колечком. Я как раз шёл мыть руки для обеденного перерыва. Он вдруг ни с того, ни с сего вообразил, что я болтаюсь без дела, и потребовал, чтобы я приварил колечко к прутику. Для командира роты это более чем скромное желание, и я бы его, безусловно, выполнил. Но, покопавшись в своих знаниях, умениях и навыках, с сокрушением обнаружил полный пробел по части сварного дела. Пришлось честно признаться в этом, сопроводив сожалеющей и сочувствующей гримасой отказ. На товарища командира роты майора Кривоногова было жалко смотреть. Он сразу сник, сгорбился, махнул рукой и пошёл плакаться, как выяснилось в последствии, самому главному нашему иезуиту сержанту Катышеву. На вечерней поверке младший сержант Катышев преподнес всю историю так, что даже у меня сложилось впечатление, что совершено неслыханное надругательство над старшим по званию, который едва ноги унес от распоясавшегося рядового, получив в ответ даже не на приказ, а на смиренную, невинную просьбу град оскорблений и насмешек. Честно сказать, даже было поначалу интересно, пока не прозвучала моя фамилия, и я не очутился перед строем.

     - Для товарища командира роты всё должен уметь, скотина! Понял?! – ревел Катышев, кося одним глазом за впечатлением, которое пытался прочитать на бесстрастном лице аскета. И так же захотелось вытянуться “во фрунт”, и так же, зверски выкатывая глаза, реветь ответно:

     - Так точно, вашьбродь!

     Но пришлось обойтись только первыми двумя словами, вернув третье обратно истории. Как видите, скучать здесь не приходится.

     Наконец, среди той киномути, что кормят нас по выходным, промелькнул замечательный фильм “Мичман Панин”. Наверно, по ошибке прислали вместо кинотеатра. Если это так, то жалко тех ставропольчан, которым досталось смотреть то, что было предназначено нам. За свои же денежки пойти и испоганить отдых, это обидно. Я же впервые за этот месяц получил по-настоящему духовное наслаждение. Остаётся надеяться, что это была не ошибка. Сколь же велик контраст между душу ласкающим фильмом и душу растравляющей муштрой после фильма. Это просто неописуемо! Это надо прочувствовать. И по этой причине тоже не желаю вашего приезда. Не хочу надрывать ваше сердце ещё и личными рассказами.

     Тут мой дружок, Мишенька Костовецкий, учудил. Заступил он дневальным по роте, а дневальные, надо вам сказать, не спят больше, чем все остальные. Ночью, естественно, пока все дрыхнут, дневальные умудряются перехватить часок-другой, не больше. Но я говорил вам о Мишиной патологической тяге ко сну. Так вот, он плюнул на устав, на возможные и неизбежные последствия этого плевка, взгромоздился к себе на второй ярус, как был в форме, сапогах и штык-ножом и преспокойно уснул. Утром по команде “Подъём!” я вскочил и, уже надевая сапоги, услышал сзади себя тихий, но ядовитый голос нашего старшины Ступникова:

     - Так, а это что такое?

     Поначалу я подумал, что вопрос обращен ко мне, и принялся оглядывать себя в поисках огрехов амуниции. Но когда я, ничего не обнаружив, вопросительно поднял глаза на старшину, то увидел, что он смотрит не на меня, а куда-то вбок и вверх. Проследив за направлением его взгляда, я, перед самым своим лицом, обнаружил две подошвы. Они так не вязались с одеялом, что меня поневоле охватила судорожная веселость. А когда Миша всё же проснулся, и я увидел, как он недоумевающее оглядывает себя и продирает глаза, не в силах больше сдерживаться, помчался вон из роты на зарядку, на воздух, только бы никто из командиров не видел моей истерики. Бедному Мише было, конечно, не до смеха, хоть само положение было ужасно комичным. Разъяренный прапорщик Ступников влепил Мишане три наряда, минуя всякую очередь. По блату, значит. Без очереди в армии, да и в жизни тоже, можно получить разве что какую-нибудь пакость. Хотя в армии мы получаем пакость в столовой по очереди. Мишка как-то пошутил: “ Большие окна в казарме напрямую связаны с отвратительной пищей в столовой”. Я тогда по своей природной недогадливости попросил у него разъяснения. На это он предложил мне принюхаться (мы лежали после отбоя в казарме), и я немедленно с ним согласился.

14.06.84

     Теперь каждый мой ответ вам – ответ потребителя, поскольку совпадает с получением очередной материальной помощи. Шутки шутками, но вы мне очень помогаете.

     Завтра у нас получка. То самая большая получка в моей солдатской жизни – 13 руб. 80 коп.  за 2 месяца. Потом буду получать 7 руб. 80коп. Так что вы уж там подсуетитесь, чтобы мне хотя бы рублей по 20 в месяц получать. Огромное спасибо за шоколадку. Поедая её, мы с Мишкой сыто жмурились, и в голове носились всякие приятные воспоминания о нашей прежней, гражданской жизни. Я, мама, забыл ответить тебе на вопрос, не отключали ли у нас горячую воду. Да, отключали, причём произошло это аккурат вместе с постройкой нашей казармы много лет назад. Проще говоря, нечего у нас отключать, нет у нас горячей воды! А если возникнет желание помыться, то сделать это оно (желание) должно не раньше и не позже понедельника, когда мы идём в баню. Банька, надо сказать, лихая! В народе это называется “на скорую руку”. Успеваешь только намылиться. Но это было с непривычки. Теперь я ещё и успеваю смыть с себя армейскую целебную, курортную грязь. Вот, как обстоят у нас дела с горячей водой. Не забывайте, что русский солдат должен быть закалён. То же самое, правда, относится и к солдатам других  республик нашей многоликой Родины.

Но, конечно, в основном вся тяжесть службы ложится на плечи именно русских, так как именно русский мужик со своей бесхитростной выносливостью способен терпеть не только естественные тяготы и лишения, но и, самое главное, по большей части противоестественные приказы говнюков-командиров, которым на солдата плевать.

     Боюсь, моя “злая звезда” сыграет в очередной раз свою роковую роль, и мне придётся утешаться поговоркой “Что Бог не делает – всё к лучшему”. Дело в том, что моя почтальонская деятельность начинает вступать в противоречие с токарным ремеслом. Это какие-то полтора часа. Заканчивать работу я должен в 18.00, а идти за почтой в 16.30. Вот и опасаюсь я, что почтальонство моё упразднят и назначат другого, а я опять, как проклятый, возвращусь на круги своя. А это, как вы сами понимаете, не очень приятно. Можно попробовать продвинуться ещё по комсомольской линии, да с моей судьбой-индейкой быть для всех примером во всём невозможно. Не такой я человек. К тому же какая-то сволочь навела на меня поклёп, что на станке я вовсе не работаю и стружку после себя не убираю. Совершенно идиотский навет. Какую я могу не убирать стружку, если я ничего не делаю?       

      12 ночи. Поднялся по нужде и вспомнил, что письмо не дописано. Туалет у нас на улице, и на обратном пути загляделся я на звезды. Они здесь не светят, нет. Они сияют! Над самым крыльцом казармы располагается ковш Большой Медведицы. Только здесь он как будто подвешен за ручку. Поражает меня, не привыкшего к чистому кавказскому небу, яркость и чёткость звёзд. Я бы даже сказал, выпуклость. Марс горит, как сумасшедший. Не зря в Ставрополье поместили обсерваторию и оборудовали её самым большим телескопом в мире. Точно не помню, но ширина его зеркала более 8 метров в диаметре. Это я оттого знаю, что в увольнении имел несчастье посетить местный планетарий с куполом, похожим на “ночную вазу”. А началось всё с того, что я, увидев планетарий в местном парке, и припомнив, что последний раз я был в планетарии во втором классе, да ещё сообразив, что нам, защитникам Отечества, положена скидка на билеты, возгорелся желанием посетить это заведение. Тут же я начала соблазнять-уговаривать, как выяснилось в последствии, не зря упиравшегося Серёгу. Он с сомнением, также потом оправдавшимся, безнадёжно смотрел на драный купол, и вяло говорил.

     - Ну что ты, звёзд, что ли, не видел, или Северного сияния, или кометы? И солнечное затмение тоже не видел?

     Но я быстро сломил его вялое сопротивление, и, приобретя билеты, чтобы отрезать ему вовсе пути отступления, принялся зазывать всех прохожих в планетарий, соблазняя их “необычайными” небесными явлениями. Видя это, Серёга совсем уже струхнул, заявил, что у меня скандальный характер, и что вероятнее всего в итоге нам начистят морду. Для меня же все эти Серёгины страхи были делом десятым. Я уже преуспел настолько, что планетарий был полон вопросительно на меня поглядывающих людей, и сеанс начался.

     Что это было, до сих пор нет никакой возможности определить. Только на протяжении всего сеанса мне казалось, что кто-то очень примитивно и навязчиво пытается меня дурить. А что же могло казаться тем, кто заплатил за билет не 10, как мы, а 20 копеек за билет, поддавшись на мои уговоры? Я пялился в темноту, слушал нудный голос планетарши, которая показывала светящейся указкой “ созвездия”, как она их называла. На самом деле, рискуя испортить зрение, под жужжание машинки, проецирующей звёзды я смотрел на белые, едущие (машинка крутилась  ещё и вокруг своей оси) точки. И у меня возникло желание Серёги, который уже давно сладко спал у меня на плече. Мои глаза под нудный голос тоже стали слипаться, только изредка вздрагивал я, когда невесть откуда вылетала, как цепной пёс, шальная штампованная комета, и застывала посреди свода, чтобы о ней успели рассказать, или так же внезапно, как удар по зубам, включалось Северное сияние. О нём тоже сообщалась масса интереснейших вещей всем, кто ещё не успел заснуть. Самое поучительное и новое, что я оттуда вынес, так это то, что скорость света равняется 300 000 км./сек. Выходили мы с Серегой оттуда, не дожидаясь, пока включат свет, самыми первыми

и низко надвинув фуражки на лоб. Опасаясь справедливого гнева зазванных мною несчастных, мы, не сговариваясь, рванули в неизвестном направлении, и выбежали к столику с едой. В ставропольском парке таких полно. Чувствуя себя измотанными, мы, конечно, подкрепились, и я дал зарок больше никогда не поддаваться на подобные провокации, особенно, если они исходят от меня.

16.06.84

     Вчера работал на станке и торопился сделать партию деталей, на которые дали весь день, до половины пятого. Почему? Да, за почтой идти. Успел! Я и с прапорщиком договорился: я делаю детали в рекордные сроки, а он отпускает меня на почту. Заказ был готов уже без двадцати четыре. Я, вообще, всю жизнь был передовиком, только тщательно старался это скрывать. Ну, нравится мне больше, когда меня ругают и ни во что не ставят, а я втихаря знаю, какой я есть на самом деле. Тайна, что ли, какая-то. Но мне так нравится жить. Ко всем неурядицам в моей жизни я готов заранее, так как сам их готовлю и провожу в жизнь. Может быть, поэтому они меня не выбивают так из колеи, как остальных. А в данном случае пришлось оправдывать слово простого рабочего парня. Прапорщик у меня, вроде, добрый, попробую это использовать для совмещения таких разных профессий. Правда, 23 числа взвод наш возвращается, и я снова перехожу в роту. Буду учиться, а когда меня захотят отправить в наряд, мой автопарковский прапорщик загребёт меня на весь день. Заметил, что без стимула работа идёт вяло и неинтересно. И главное, чтобы ты был уверен в этом стимуле. Тогда и работа кипит, и настроение клёвое. А как приятно нести сделанную работу. Несу её, как пропуск на почту. Правда, сейчас времени после почты остаётся мало потому, что вместо 7.45 мы стали ужинать в 6.45. Это целый час отнятого у меня времени. Вот и приходится, когда получаешь по три письма, прихватывать ещё и утро.

     А в казарме нашей продолжают твориться “хиханьки”. Живет у нас ротная кошка Машка, мало того, ещё два ротных Машкиных котёнка. Безусловно, ей надо что-то есть. И вот наш свирепый, но “справедливый” младший сержант Катышев назначил “Главного кормчего”. В его обязанности входит принятие любых мер для того, чтобы кошка и котята не мяукали с голоду. Приходится ему, поев наскоро, носиться по столовой и собирать рыбьи останки со столов. Но, поскольку “Главный кормчий” может заболеть или стать дневальным, ему в подмогу назначен, тем же изобретательным Катышевым, “заместитель Главного кормчего”, странноватого мальчика с жалобно-виноватым и постоянно меняющимся выражением лица. И фамилия у него соответствующая – Елисейкин. Так, не Елисеев, а какое-то недоразумение. Видимо, этот дёрганый мальчик слабо усвоил свои обязанности, и как-то принёс очень мало еды всеми любимой Машке. Вполне естественно, что обнаглевшая и изрядно округлившаяся Машка, мириться с этим не стала и, по-подлому, замяукала и стала тереться о ноги Катышева, а когда это не подействовало, принялась душераздирающе верещать. Дело было после отбоя. Этого, конечно, “доброе и отзывчивое” сердце нашего гамадрила не выдержало, и он приказал встать перед ним “как лист перед травой” “Главному кормчему”. На беду злосчастного Елисейкина, вызываемый был в наряде, и удар судьбы пришёлся на его голову.

 Он, дрожа, переминаясь с ноги на ногу от сознания своего проступка, начал прерывающимся голосом, а оттого ещё более невразумительно, чем обычно, объяснять, почему кошки мяукают. Произошёл такой, примерно, диалог.

     - Почему Машка мяукает?!

     - Н-не з-знаю!

     - Ты её кормил?

     - Т-так т-точно!

     - Врёшь, паразит! Где ж ты её кормил, если она сегодня сухари кушала. Ты посмотри на неё. Довёл бедное животное. Если сей же час не найдёшь ей пожрать, я у тебя отрежу полноги и отдам ей. Да вдобавок, посажу тебя на сухой паёк, чтобы прочувствовал кошкины муки.

     -Н-но, я же з-заместитель!

    - Отныне будешь прямым начальником. Понял!!!

    - Т-так т-точно.

     Вот так у нас в казарме раздаются почётные должности. С лёгкостью необыкновенной. Я не удивлюсь, если у нас вскорости появятся: заведующий умывальником; директор сортира; главный инженер по заправке кроватей. Всё это было бы смешно, когда бы не было так грустно. И грустно оттого, что хорошие начинания проводятся через издевку, через унижение, а по-другому, по-хорошему делать никто ничего не станет. Невесело оттого, что эти придурки со всех городов и весей нашего Совка не хотят жить в чистой казарме добровольно, что только через принуждение, сопровождающееся измывательством, они начинают, если не осознавать, а из страха делать. “ Рабы! Сверху донизу – все рабы!”- как писал Чернышевский. И свиньи, добавлю я. Сапожные щетки кладут рядом с зубными. Как мрачно пошутил Катышев, обнаружив такое соседство щеток при осмотре тумбочек:

     - Теперь, свиньи, будете чистить сапоги зубной щёткой, а зубы – сапожной! Вам же всё равно!